gracheeha

Наконец, я собралась и посмотрела "Стиляги".  Мюзикл как мюзикл.  Честно говоря, хотя я и помню ребят в брюках-дудочках с бриолиновыми коками и галстуки с обезьянами, но ни с кем из них я не была знакома.  Зато я отлично помню общую моду середины 50-х и, смею Вас заверить, она совсем не была серой и тусклой, как в фильме.  Я понимаю, что в фильме - это художественный приём, но всё-таки это осерение действительности, которая как раз в эти годы была довольно яркой и весёлой. 

Моей матушке в декабре 1955 исполнилось 30 лет.  Она и её подружки были большими модницами, а моя бабушка - отличной портнихой, способной сделать выкройку для любого фасона, который они найдут в журнале или выдумают сами.  В это время моя мама преподавала в Киевском пед.институте, то есть, никакого стиляжества и другого низкопоклонства перед западом она себе позволить не могла, поэтому её стиль можно считать эталоном молодой советской женщины.  Одёжки её я помню отлично потому, что бессчётное количество раз одевала их на себя, крутясь перед зеркалом. 

Женщины 50-х, которые следили за собой, одевались очень красиво и красочно.  Накладные плечи 40-х уже ушли в прошлое (чтобы вернуться вновь в 80-х), стиль был очень женственный.  Наряжаться принцессой надо было именно в мамины платья 50-х.  Юбки стали длиннее, почти на пол-икры, в моде были как узкие юбки, так и широкие.  Под широкую юбку одевалась накрахмаленная нижняя юбка с оборками, чтобы создать объём.  Шпилек ещё не было, но каблучки были тонкие, в отличие от послевоенных стаканов.  Мне кажется тогда же появились и мужские летние рубашки-навыпуск и они были разные - в клеточку, в полосочку.

Макияж был яркий - сочная помада всех оттенков от красно-морковного до красно-лилового, выбиралась в тон одежде, брови подводились специальным карандашом, на ресницы накладывалась тушь.  Матушка пудрила разные части лица разными оттенками пудры (помню только, что для носа была самая тёмная).  Ногти покрывались ярким лаком.  Обязательно духи.  Так и стояли на тумбочке - коллекция духов, набор бутылочек с лаком для ногтей, коробочки с пудрами, а в ящике - десяток помад, тушь, кремы.

И времяпровождение взрослых совсем не было скучным.  Любой праздник отмечался в компании с музыкой и танцами.  Застолье было только частью, потом стол отодвигался к стене, или даже совсем выносили из комнаты и на освободившемся пятачке танцевали.  Я помню, как моя мама учила народ вальсировать на одном месте - сначала вправо, а потом влево.  Если было тёплое время года, патефон выносили во двор и там танцевали в том числе и польку, и мазурку, и краковяк.  Музыки на костях в нашем доме не было, но были вполне приличные танго и фокстроты, была джазовая музыка Цфасмана.  Пластинки были ещё не долгоиграющими - после каждого танца пластинку меняли или переворачивали, давая возможность передохнуть танцующим.  Если мужчин не хватало, женщины танцевали друг с другом.

Устав от танцев, народ рассаживался на стульях и кроватях и начинали петь.  Пели всё подряд - народные и эстрадные песни, песни военных лет и советские песни.  Рассказывали всякие смешные истории, организовывали чай и доедали, что осталось.  Это потом, уже в 60-е от каждого застолья оставалось полно всякой вкуснятины, а в середине 50-х моя бабушка очень удивлялась, если какие-нибудь котлеты оставались, и волновалась, что может не понравились, не удались ей.  У большинства не было дома телефонов и появление гостя было приятным сюрпризом. 

В общем, у меня такое ощущение, что как раз середина 50-х была довольно оптимистичным периодом в советской жизни.  Лично я жалею, что из наших праздников ушли танцы.

Единственная концепция второй мировой войны, которую мне вбивали в голову всю жизнь в совке, была, что Советский Союз никогда ничего кроме мира и благополучия для своих и чужих граждан не хотел и ни о каких войнах не помышлял.  Поэтому "мы" заключили с Гитлером Пакт о ненападении и тем самым разбили коварные планы империалистов создать единый фронт против СССР.  Вместо единого антисоветского блока Франция и Англия оказались в состоянии войны с Германией, а мы прибавили себе изрядный кусок территории. 
( Read more... )

У меня с Киевом сложные отношения.  Я очень любила Киев моего детства, когда его отстроили после войны, даже несмотря на сталинские дома-торты, которые все ругали.  Как ни странно, эти дома довольно неплохо сочетались с украинским барокко.  Они выглядели этакими разряженными купчихами рядом с нарядными дворянками, а среди них встречались элегантные дома 20-30х в стиле модерн и местами угрюмый сталинский ампир с массивными колоннами.  Тем ни менее всё это как-то друг к другу притёрлось, обросло каштанами и тополями. 

А потом на город двинулись хрущобы в огромном количестве.  Сначала строили ещё кирпичные пятиэтажки, которые были довольно терпимы.  Несколько зданий бетон-стекло тоже бы прижились.  Но когда город затопили железобетонные блоковые уроды сначала на окраинах, а потом всё больше их стало возникать на месте очаровательных особнячков, в окружении домов 19 века, то тут уже мне на Киев стало больно смотреть.  Всё это ещё и сопровождалось сносом церквей и создавало ощущение погрома и насилия.

В какой-то момент моего раннего детства, я обнаружила, что у меня немножко не хватает родителей. Их было трое - бабушка, дедушка, мама - и вниманием я не была обделена, скорее наоборот, но вот у некоторых детей были ещё и папы, а у меня его не было. Мама и бабушка твёрдо утверждали, что папы у меня никогда не было. И я бы им поверила, поскольку в биологии я тогда разбиралась слабо, а тот факт, что у меня и у мамы была другая фамилия, чем у бабушки с дедушкой, долгое время не привлекал моего внимания. Но дедушка прокололся, он мне ответил в том стиле, что слинял папаша и даже алиментов от него не видно, и за этот прокол ему влетело от бабушки по первое число.
( Read more... )

Сегодня ровно двадцать лет как я родила моего самого младшего.  Дело было в Вене, в женском католическом монастыре.  Монашки, сами старенькие и уже неспособные рожать, тем ни менее держали при своём монастыре вполне приличный роддом, хотя ужасно старомодный - мужьям при родах не разрешалось присутствовать, младенцев держали отдельно от мамаш и приносили их на кормление, мамаши содержались в палатах на шестерых.  Но поскольку я ничего лучшего и не знала, то мне там всё ужасно нравилось. 

Здание было старинное с потолками в 4 метра, палаты огромнейшие, в три дворцовых окна. Вместо советской железной кровати с болтающейся сеткой и продавленным матрасом у меня была современная госпитальная кровать со всеми прибабасами.  А вместо тумбочки на двоих (тебе верхняя полочка, мне нижняя) моя кровать была окружена всякой мебелью: шкаф с одной стороны, тумбочка с другой, кресло, госпитальный столик на колёсиках, пару стульев для посетителей. 

Для посещений отводилось вечером два часа после кормления, то есть, младенца не надо было показывать в окошко третьего этажа.  Публика там была, конечно, бедная, много иностранцев, одинокие женщины.  Моей соседкой оказалась молодая турчанка, которая родила своего первенца и, о счастье!, сына.  Толпа восторженных турок вваливалась к нам каждый вечер и мне даже было завидно, как они восхищались новым турчонком и нахваливали мамашу.  Кроме того, каждый вечер они приносили красавице горы еды и после гостевого часа она приглашала всех однопалатниц на пир. 

Там была ещё одна боснийка, которая видела во мне родную душу и помогала мне общаться с аборигенами.  Самое забавное, что я вполне сносно общалась с турчанкой на обрывках английского и немецкого.  Я хорошо помню, что мы много смеялись вместе, но совершенно не помню поводов.  Как мама четырёх сыновей я пользовалась у турков большим уважением, а на мою белобрысую 12-летнюю дочку они одобрительно цокали языком.

Сталинка (в начале века - село Демиевка) во времена моего детства была юго-западной окраиной Киева. От Киева её отделяла речка Лыбедь и я ещё помню те времена, когда туда не ходил троллейбус. Дома говорили "я поеду в город", имея в виду поездку в Киев. Сейчас город разросся и там, где я жила, находится какое-то посольство, кажется Индии. За Сталинкой начинался роскошный Голосеевский лес и я любила говорить о себе, что я - дикий зверь из дикого леса.

После войны, как просветил меня мой френд fantik1, на Сталинке стали селиться уцелевшие от холокоста евреи, съезжаясь из разных местечек. Тогда я вдруг сообразила, что после войны у моей мамы появились три подруги, все еврейки, и эта дружба жива и до сих пор, хотя две из них живут в Израиле, а одна - в Нью-Йорке. Сейчас я расскажу об одной из них.

В результате войны мои родные остались бездомными, голыми и босыми, но - живыми! Дедушка устроился на резиновый завод, он был специалистом по точным измерительным приборам. Мама работала там же рабочей, я уже имела место, но была младенцем, отец мой ещё не вернулся с войны. Семья сняла маленькую комнату (10 кв.м) в частном доме недалеко от завода, который был на Сталинке. Анна Моисеевна в 1946г была молоденькой врачихой, только окончившей мединститут и получившей распределение работать врачом на том же заводе "Красный Резинщик".
( Read more... )

В советские времена на Пасху непременно назначался воскрестник, конечно, с обязательным посещением. В принципе, бюллетень всегда можно было взять, но я вспоминаю эти воскресники даже с определённым удовольствием. Когда я стала осознанно посещать церковь как человек верующий, я этого не скрывала, а до того, когда я забегала в церковь из любопытства, проводить пасхальную ночь в душной, набитой народом церкви не казалось мне чем-то увлекательным. Другое дело накануне в субботу в тёплой компании печь куличи и расписывать яйца! И толку в том, чтобы нести их освящать, мы тоже не видели. А вот принести их на воскрестник - святое дело!

По-моему, в пасхальный воскрестник мы всегда убирали территорию родного НИИ, вскапывали клумбы, сажали цветы. Пару часов здорового физического труда на свежем воздухе, а потом - по отделам и пир горой. Закарпатские вина с привкусом виноградной косточки, кинзмараули и неприменно кагор - церковное вино. Кто-нибудь приносил и освящённые пасхи, куличи, яйца, рассказывал о церковной службе, об оцеплении дружинниками церкви, о том, что пошёл причастился - "и ничего особенного". А потом кофе, торт, конфеты, трёп, флирт до тех пор пока нас не выгонят из здания.

Семейные и те, кто постарше, отправлялись домой, а молодёжь - на прогулку в Голосеевский лес, благо, одеты мы все были самым подходящим образом. Так, благодаря родной партии и праздновали Пасху каждый год. А не выгони она нас на воскресник, большинство из нас и не знали бы, когда эта Пасха, провели бы воскресенье как всегда, в суете и заботах.

или доброе слово про советских ментов

У меня как раз была мысль написать про это, а тут вот появилась в Еже статья Латыниной о последних задержаниях несогласных. И пишет она, что не читала о хорошем отношении ментов к задержанным-арестованным ни в воспоминаниях о 37-м, ни в воспоминаниях о 70-х.

Ну, о годах ранее 1970 я ничего сказать не могу. Но то, что Латынина не читала о подобных случаях в 70-80-х свидетельствует о нашей диссидентской неблагодарности. Те, кто мемуары пишет, всё больше на негатив напирают. И это понятно, во-первых, старые раны на погоду ноют, во-вторых, читатель от таких мемуаров ждёт всяких ужасов. А ведь были случаи, мы их как курьёзы друг другу рассказывали и констатировали, что милиция терпеть не может КГБ, хотя, конечно, подчиняется. Расскажу я о самом ярком случае из своего собственного опыта.
( Read more... )
СЛАВА СОВЕТСКОЙ МИЛИЦИИ!

Хиллари Клинтон сохранила свою подростковую привычку таращить глаза. В 60-х мода делала серьёзный акцент на глазах, вплоть до губной помады телесного цвета. Глаза же обводились чёрным карандашом на древнеегипетский манер. Вглядываясь в глубину зеркал, девочки старались сделать свои глаза большими и загадочными. Поколение же наших мам носило яркую помаду и приходило в ужас, когда мы выдёргивали из детского набора цветных карандашей чёрный и начинали малевать себе египетские глаза. Моя мама объясняла мне какой жуткой химией начинён графит карандаша и предрекала, что у меня выпадут все ресницы. Насчёт химии она была, конечно, права, но никакой альтернативы карандашу не было, а глаза должны были быть египетскими... Впрочем, молодой организм оказался устойчив к этой отраве и ресницы остались на месте. Мои большие и загадочные глаза тоже вызывали отрицательную реакцию предков. "Не могу понять",- говорила моя бабушка, -"что это девчонки за моду взяли - глаза таращить?!" Вот так бесцеремонно опошлить мои "широко распахнутые глаза".